У нас в комнате, которая была одной из многих в комсомольском бараке, всегда играло радио. И все мое неосознанное детство было наполнено патриотическими и народными мелодиями.
Потом, став чуть старше, я думала, что такой звук "вообще всегда - это такая форма жизни…". Я не могу объяснить это словами. Ну вот, у Юрия Никулина, я читала, в детстве была особая болезнь глаз - когда все окружающее воспринимается как дрожащее цветное, мельтешащее. И он не знал, что бывает по-другому - думал, что так видят все - мир такой. Так и я думала, что мир такой - всегда несутся определенные звуки откуда-то. Помню, что была очень удивлена в какой-то момент, когда поняла, что можно звук выключить или прибавить громкость по желанию.
Мама часто пела сама - гладя белье, стряпая пироги... Она поет и сейчас, когда занята чем-то домашним, но уже намного реже.
Пела ли она мне колыбельные? Наверное, нет, в ее репертуаре были народно-любимые - "про рябину": одна - "что стоишь, качаясь", другая - "ой, рябина кудрявая", еще какие-то.
Потом появилась песня-мама "Метелица", из радио, из маминых рук, наряжавших меня в детский сад в теплые, только что проглаженные на стуле маечку и платье. "Вдоль по улице метелица метет… Ты постой, постой, красавица моя, дозволь наглядеться, радость, на тебя…". Очень долго слова этой песни у меня никаких образов не вызывали кроме того, что это - мама. Песня-мама, мама-песня. Только став постарше, я поняла, что песня о любви, о чьей-то милой… И сейчас, как только услышу или напою сама этот родной мотив, вижу всегда одну и ту же картину из детства - я с подружкой в снегу, наверное, ранняя весна, цигейковая шапка на резинке, мокрый шарф на пол лица. Неподалеку останавливается автобус, из него выходят разные ноги, которые я вижу только до середины икры из под автобусного днища… И вдруг, на землю ступают знакомые, любимые, долгожданные ножки, обутые в светлые торбаса с бисерной вышивкой по бархатному черному полю - мама приехала! С сессии! Бегу, дышать сквозь мокрый шарф трудно, колко и противно… А у меня - счастье: "Мама! Приехала!".
Еще одна такого же уровня песня - "Под окошком ветер…", слова Есенина, исполнение мамино. Это я уже старше, сижу у замерзшего окна, протаивая в толще льда "оконце" - нагреваю на батарее монетку и прикладываю ко льду, вскоре образуется дырочка, в которую так интересно наблюдать кусочек улицы, туманный несолнечный свет, очень быстро сменяющийся синими, неповторимыми устьнерскими сумерками. Особенно волшебными в марте, когда начинается отчетливое прибавление дня, когда уже днем полыхает нестерпимо-яркое, новорожденное северное солнце.
Сумерки - краткий миг между светом и тьмой. В сумерки так радостно кататься на горке. А горка - это наледь на склоне берега Индигирки, за "первым магазином". Теперь-то понятно, что это какой-то слив прорывало, намерзало. Пацаны постарше открывали сезон горки в марте, только-только чуть теплело, расчищали верхний слой снега, укатывая своими задницами лед до блескучего зеркала. А там и мы, младшие и застенчивые девчонки, приходили туда, приобщаясь ко всеобщему веселью, начиная скромно - на картонке, войдя в раж, бросаясь на портфель животами, хохоча и крича, летели вниз, врезаясь в острый снег. Валенки, полные снега, варежки и штаны - все в ледяных катышках, красные щеки - счастье…
А дома, получив очередной нагоняй за катание на запрещенной горке и испорченный портфель, сняв все мокрое, выпив горячего чая со сдобными незабываемыми финтифлюшками, пригревшись с книжкой у продавленного "камина" - электрического обогревателя, погружаешься в волны дремоты и… "под окошком ветер, над окошком месяц…".
Елена ХУСАЕВА (отрывок из сборника рассказов "Из чемодана нежных воспоминаний”).
|