Даже если подамся в иные края,
никогда не забуду,
как растила меня ты, Россия моя,
как вела меня к чуду

песнопения. Этим обязан тебе
я и Богу, конечно.
Крепко спаян с тобой в разночинской судьбе.
Ты вела меня нежно

через вьюгу, колдобины, ямы, тайгу,
торфяные болота.
Я тебя в своем сердце навек сберегу:
это долг патриота.

Потому что нельзя позабыть твой народ,
твой язык, твое имя.
Можно просто пойти по одной из дорог,
что зовутся твоими.

Не свернуть со стези, не предать языка…
Край певучих наречий!
Только здесь я могу созерцать облака
и твой лик человечий.

27 октября 2006.

Получив по хребтине
от советских властей,
он запел так, как ныне -
ни один из гостей

круговыя поруки,
что сидят за столом,
приобщаясь к науке
о салат бить челом.

Через муку изгнанья
он прошёл до конца.
Для него мирозданье -
это слепок Творца.

Рваный ритм откровенья -
кардиограф судьбы,
дабы стихотворенье
не попало в рабы

заклинательной прозе.
Да ему не впервой
на российском морозе
сознавать, что он свой

непреступной Отчизне,
где он рос и мужал,
и от собственной жизни
никуда не сбежал.

20/21 марта 2010

Некий мыслящий дух,
очевидно, таится в расслабленном теле,
раз оно, демонстрируя как бы готовность к броску,
всё, что сказано вслух,
понимает буквально, пока на постели
не замрёт начеку.

Тишина в небесах
обусловлена тем, что все птицы находятся в гнёздах.
Там уютно, тепло.
Сотрясая в сердцах
и грабастая крыльями воздух,
молодая сова покидает дупло,
чтобы где-то на пятой версте
цель ночного полёта
стала жертвой когтей, растерзавших её на куски,
в темноте заповедника, в той темноте,
где желанней охота
и не видно ни зги.

Спи. Ведь только во сне,
в этом мире, лишённом границ и таможен,
отдыхает душа, когда телом устал
наяву, по весне,
стеклотарою в сумке бренча, ветерком обнадёжен.
И возник по ту сторону взгляда, где жёлтый металл
в виде ценной бумаги лежит на зелёном сукне,
за столом игроков возбуждая внимательный шелест,
либо с блеском во рту коронует обточенный клык,
тяжеля с непривычки, что призрак в окне
чью-то нижнюю челюсть
в жанре читанных книг.

Я пишу в никуда,
полагая возможным ответ ниоткуда
с пожеланьем любви.
Мимолётны года,
Постоянны лишь мы со своим ожиданием чуда,
растворённом в крови.
Что же слышно поглубже в лесу, кроме визга пилы?
Кроме плача зегзицы по сгинувшему в местных дебрях
путешественнику? Да почти ничего. Глухомань,
равнодушная к выстрелу, плотно сомкнула стволы.
Она сплошь сговор сил, к человеку враждебных
и с него собирающих ночью бессонницы дань.

После краткого ливня маслята в соседнем бору
появляются на люди в шапках защитного цвета,
словно мысли земли.
С монотонностью дятла, долбящего клювом кору,
незаметно кончается дачное лето,
сигареты, рубли.

Меньше солнечных дней,
чем хотелось бы жадному взгляду.
По вечерней стране пробегает дождливая дрожь.
И все звёзды над ней
как-то ярче горят, образуя плеяду,
перед тем, как начать откровенный балдёж.

У большого костра
бронзовеют и кажутся масками лица.
Ненасытным огнём пожираемых дров трескотня,
словно песня, стара.
С нею можно спокойно делиться
впечатленьями дня.