Владимир РОМАНЕНКО

(Продолжение. Начало в «СЗ» № 72-73  от 28 июня 2014 г.).

Командиру отряда быстренько подготовили самолет, и он вылетел на  «перехват». После взлёта он увидел кружащий над поселком  самолет. И надо сказать - вовремя. Если еще пилотировать более или менее сносно Витя (уже знакомый нам ранее) мог, то с правилами аэронавигации он явно знаком не был. Пока он достаточно успешно не давал самолету упасть, его ветром отнесло от поселка. Не  увидев поселка, он потерял ориентировку (попросту говоря - заблудился)  и заблажил:

    - Абава,  Абава (это был позывной аэродрома Зырянка)! Я борт 678-й! Помогите мне! Я не знаю куда лететь! Я не знаю, где я нахожусь!
    - Борт 678-й! Успокойтесь! К вам вылетели на помощь!
В это время Михаил Петрович догнал самолет, зашел спереди и начал переговоры с угонщиком:
    -Витя! Ты меня видишь? Я – Михаил Петрович Докучиц! Ты же меня, наверное, знаешь!
    -Да, знаю, товарищ командир!
    -Витя! Что ты хочешь?
    -Товарищ командир! Я хочу, чтобы позвонили моей теще и сказали этой стерве, что самолетом, который летает над поселком, управляю я! Пусть она знает, что я не только могу гайки крутить, но и летать могу!
    -Хорошо, хорошо, Витя! Сейчас ей позвонят! Я дам команду!
    -Абава! Срочно позвоните теще и жене авиатехника. Пусть они выглянут в окно и подтвердят, что видят самолет, которым он управляет.
    -Борт 678-й! Я – Абава! Они вас видят! Жена плачет и ждет вас на земле. Теща тоже! И просит прощения! Они вас очень любят и ждут на земле!
По договоренности с командиром Витя еще немного покружил над поселком Зырянка под успокоительные его комментарии. Затем они договорились идти на аэродром – впереди самолет командира отряда, а за ним - Витин. Михаил Петрович:
    - Витя! Ну, все! Ты молодец! Летаешь хорошо! Пора заходить на посадку. Давай так. Я иду на посадку – ты за мной. Мы снижаемся, ты плавненько прибираешь газ, подбираешь штурвал, садишься и выключаешь двигатель. Лады?    
    - Хорошо, Михал Петрович! Полетели!
Самолеты один за другим пошли на посадку. Михаил Петрович заходит на посадочную полосу, подбадривая Витю:
    - Ну, молодец! Держись за мной! Заходим! Полосу видишь?
    - Вижу!
    - Хорошо! Прибираем газ, спокойно заходим, выравниваем самолет, подбираем штурвал и садимся. У тебя все получится! Не волнуйся! 
Перед самой землей Михаил Петрович дает по газам и уходит на второй круг.
    - Абава! Как дела? Где самолет?
    - Так он, товарищ командир,  тоже ушел на второй круг. Висит у вас на хвосте!
    -Витя! Мы так не договаривались. Ну что же ты меня подводишь?
    - Товарищ командир! Давайте еще полетаем, а то я не налетался, а потом уж и на посадку.
    - Хорошо, Витя! Только недолго, а то топливо кончается у меня.
Витя еще покружил над Зырянкой и когда посчитал, что достаточно убедил тещу в своем мастерстве, согласился заходить на посадку. Тем более, что за это время на диспетчерскую вышку привезли жену и тещу, и  они слезно просили его не делать глупостей во имя их и  ребенка. Витя вслед за Михаилом Петровичем зашел на посадку, благополучно приземлился и выключил двигатель. Сел вполне  прилично (по-видимому,  сказались уроки пилотирования, полученные от командира самолета  «на точке»), самолет не поломал, сел прямо на полосу. Ну, а вскоре чуть не сел в другое место. Но суд учел смягчающие обстоятельства, в том числе и наличие маленького ребенка, и дал  ему небольшой срок. Так как ссылать дальше уже было некуда - ведь и так на Колыме, то перевели его с понижением в должности: из техников в мотористы, а затем и освободили условно-досрочно. Зато  (по проверенным данным) теща никогда больше не называла его «промасленным чертом».

    Или еще один случай. Для создания видимости участия народа в управлении страной ежегодно, начиная с районных центров, компартия организовывала партийно-хозяйственные активы - партхозактивы. На них приглашались руководители наиболее крупных предприятий. Естественно, все они были членами компартии. Иначе они не были бы руководителями. Само приглашение на него означало, что ты принадлежишь к правящей элите того уровня, на который приглашен. Так вот, на один из очередных партхозактивов из якутского наслега Нелемного - маленькой деревушки Верхне-Колымского района - должен был улететь  приглашенный на районный партхозактив местный актив - руководители одного из отделений оленеводческого совхоза. За ними прилетает самолет Ан-2. Впрочем, это обыкновенный рейсовый самолет. Правда, подконтрольный.  Вот на летной площадке, на окраине наслега, стоят люди, которые хотели лететь в райцентр. Тут мимо стоящих в ожидании начала посадки важно  шествуют директор отделения, секретарь парторганизации, председатель профсоюзного комитета и четыре передовика производства. Таким образом, семь передних из двенадцати мест в самолете уже заняты активом. Очевидно, что улетят далеко не все. Оценив ситуацию, толпа рванула к самолету наперегонки, оттеснив беременную женщину. Наперерез толпе со струбциной рулей управления (это, примерно, метровое трубчатое металлическое приспособление для жесткой фиксации рулей управления на стоянке) рванул второй пилот, остановивший толпу у самолета. Пропустив четырех человек, он пригласил в самолет беременную. Ей досталось последнее место в хвосте самолета - там, где сидеть некомфортно. На просьбу второго пилота к директору уступить женщине первое кресло, тот сделал вид, что не слышит. Кто-то уступил ей место в середине салона. Командир самолета все это видел и решил проучить директора.

 В самолете Ан–2 , так как он был выпущен еще в 1948 году и был предназначен для эксплуатации в различных условиях (в том числе и в полевых), для запуска переохлажденного двигателя или при наличии слабых аккумуляторов применялась, так называемая, “ручка дружбы“. Почему “дружбы“? Да потому, что она была предназначена для раскрутки тяжелого маховика с целью использования силы его инерции для прокрутки винта при запуске. Это было довольно тяжелое занятие, так как предусматривалось, что раскручивать ее должны были два человека – оба пилота. Для  этого она конструктивно была выполнена так, что стоя рядом,  в четыре  руки,  хорошо упираясь, ее нужно было раскрутить как можно быстрее -   тогда возможность запуска с первой попытки значительно увеличивалась. Крепилась она на обшивке шпангоута кабины экипажа. Вставлялась в отверстие рядом с дверью в кабину. 

Для экономии топлива при длительных перелетах на больших высотах применялся высотный корректор (высотник - в сокращении и обиходе), который регулировал такое качество топливо – воздушной смеси, какое обепечивало  минимальный расход бензина. И если переусердствовать с экономией, то двигатель начинал работать неустойчиво и даже мог остановиться.

После набора высоты 300 метров командир самолета забеднил смесь так, что двигатель начал работать неустойчиво – “чихать”. Командир из кабины подзывает директора, говорит ему, что сейчас будем падать и самолету нужно помочь крутить воздушный винт. Он вставляет  «ручку дружбы» в отверстие,  ставит к ней парторга и директора и показывает как нужно крутить. Мужики рьяно взялись за дело. Командир убирает «высотник». Двигатель работает без перебоев. Спасатели понимают, что надежда на спасение появилась и с вдохновением изо всех сил крутят ручку. Командир время от времени подбадривает их, показывая большой палец, а те крутят из последних сил. Благо,  лететь нужно было минут 10-12. Сели, зарулили на стоянку. Командир поблагодарил их за помощь в спасении пассажиров и самолета. А когда те, взмокшие и растрепанные, отошли от самолета, командир и второй пилот полегли от хохота в кабине. Но через несколько дней командира самолета вызывает командир авиапредприятия и спрашивает:

- Ну-ка, расскажи, голубчик, как директор и парторг совхоза из Нелемного спасали твой самолет?        
Оказывается, на районном  партхозактиве к нему подошел директор совхоза и сказал:
- Однако, мы с парторгом спасли самолетку, однако. Но больно трудно было, однако, винт крутить.
И в подробности описал свой подвиг. Командир, конечно, все сразу понял, поблагодарил его, но не стал поднимать шум, пока не разъедется актив. Иначе ему досталось бы тоже по первое число. Он и наказать командира самолета публично не мог - боялся огласки. Лишил премии и приказал помалкивать ему и второму пилоту для их же блага. И лишь спустя несколько лет эта история стала известна их близким друзьям.     

В Зырянке я летал около года. Как-то вызывают меня к комэске Алексею (между своими – Лехе) Рубанкову – простодушному и толстому белорусу.  Он мне говорит:
- Романенко, а не хочешь ли ты поработать в Усть-Нере. Там у нас базируется сейчас звено, и мы собираемся его увеличить.        
                        
 Я с радостью согласился, так как знал, что Усть-Нера – один из самых лучших  поселков на Крайнем Севере. Он расположен на Индигирке, в устье реки Неры, и был центром золотодобывающей отрасли Оймяконского района и центром самого района. В нем располагался большой горнорудный комбинат «Индигирзолото». А вокруг на многочисленных ручьях, впадающих в Индигирку, работали старательские артели. Там был даже пивзавод, что вообще считалось для Крайнего Севера верхом цивилизации. Задача авиации заключалась в обслуживании потребностей золотодобытчиков. Комбинат быстро развивался. Росли и его потребности в авиационных услугах. Звено разрасталось. Нужно было все больше и больше самолетов и вертолетов, а стало быть, и летчиков. Поэтому несколько пилотов, в том числе и уже знакомый нам Жора Клопов, были переведены в Усть–Неру. Потом мы долгое время летали в одном экипаже.

А после моим командиром в Усть-Нерском звене стал Борис Хайрулик – к тому времени уже опытный командир самолета Ан-2. Ему доверялись сложные виды  авиационных работ. Вспоминаю один взлет. Это  был даже не взлет, а скорее цирковой трюк.  А, вернее, это была смелость, граничащая с безрассудством. Но, я думаю, что если бы этого не было, то тогда никогда не было бы и подвигов. Мы летали по заявкам Верхне-Индигирской геолого-разведывательной экспедиции (ВИГРЭ). Была зима, и самолет был установлен на лыжное шасси. Так как несмотря на лютые морозы ( в первой декаде  января в Усть-Нере мороз достигал  -65 градусов), снега на аэродроме практически не было, и самолет базировался на ледовом аэродроме на реке Индигирке. Работы было много, и у нас был плотный летный график, но,  несмотря на то, что весна уже заканчивалась, и по льду в некоторых местах уже шла вода, наш самолет все-же стоял на реке. Она должна была вот-вот вскрыться (все-таки это была уже средина мая), и пора было перегонять самолет на аэродром. Но геологи умоляли выполнить еще один вылет. А вода уже шла рядом со взлеткой. С тревожным сердцем мы ушли с ледового аэродрома домой. Предчувствия,  к огромному нашему огорчению, подтвердились. Прямо по взлетной полосе потоком шла вода. Она была, совершенно очевидно, выше лыж; и взлетать по полосе было  страшно. Только вдоль самого берега оставалась сухая полоска льда, но берег шел вогнутой дугой в сторону поселка, и взлететь можно было только в одну сторону – вдоль берега. На наших глазах вода подходит к самолету вплотную. Еще одну-две минуты и самолет спасти будет невозможно. Боря кричит:

    - Рома, в самолет!  Взлетаем!
Быстренько запускаем двигатель, чуть-чуть его прогреваем (дабы не заглох на взлете), и Боря говорит:
    -Да поможет нам бог!
Он выводит двигатель на взлетный режим и кричит:
    - Закрылки по команде!

А это означает, что для более быстрого набора скорости взлет начинается без закрылков (это такая часть крыла, которая помогает самолету оторваться от земли на меньшей скорости), а уже в процессе разбега их нужно выпускать по команде командира по пять градусов с интервалом в одну-две секунды. Это, конечно, нарушение инструкций  руководства по летной эксплуатации, но тут, как говорится, “не до жиру - быть бы живу”.
И мы пошли на взлет. По мере нарастания скорости Борька давит левой ногой педаль управления рулем поворота, я ему в этом помогаю. Самолет начал разбег вдоль берега по вогнутой дуге. Скорость нарастает. Команда:
    -Закрылки!

Я выпускаю на пять градусов. Самолет “вспухает”,  т.е. еще не оторвался от земли, но едва ее касается, вернее, бежит на одной лыже с левым креном. Благо, у Ан-2 положительное V крыла, т.е. крылья направлены не вниз, а вверх. Правая лыжа – уже в воздухе. Закрылки еще на пять градусов - самолет  оторвался от земли! Еще  пять -  и перешли в набор высоты. Слава богу! Мы уверенно набираем высоту, вздохнув с облегчением.  “Аннушка” спасена!  И мы живы! 

После Бори командиром у меня стал Мыкола (по-русски  Николай, но он сам себя называл Мыколой) Тихонов  хохол, т.е. украинец, приехавший из Украины заработать на Колыме. Мужчина, как говорят хохлы, справный. Если попроще, то толстый.  Как настоящий хохол, он безумно любил сало. Мне было с ним удобно ходить в аэропортовскую столовую в Зырянке на Колыме. И я, и он любили свиную поджарку. С той лишь разницей, что я просил у раздатчицы положить мне поменьше сала, а он стоял за мной в очереди и просил мою порцию сала положить ему. А в общем, все были довольны. Свою неистребимую любовь к салу он объяснял не только тем, что любимыми у него конфетами могли бы быть только конфеты с названием  ”сало в шоколаде”, но и анекдотом ,все это поясняющем.

    Хохол служит в армии за полярным кругом. Понятно, служба не мед. Холодно, темно, всегда метет, пурга, а ты торчишь с автоматом в карауле. И он пишет матери в Украину письмо. Попытаюсь максимально, как бы со слов Мыколы его вам рассказать.

    «Мамочка! Мени так тяжко, так тяжко! Хожу з автоматом у караул. Мэрзну як черт. Прыйду у казарму. Отогриюсь и успоминаю наше сэло. Як у нас там гарно. Помню, биля дома росла малэнька яблонька, а на ний рослы таки малэньки и кисленьки  яблучки. Так, мамо, будь ласка, пришлить  мэни сюда посылочку з ными. А як останэться мисто, так положьте ще й шматочек сальца. А як миста нэ будэ, так выбросьте их зовсим. И положьте  тильке сало». 

А еще он любил есть колымских чебаков с “душком”. Может быть кто-то слышал про любителей байкальского омуля с “душком”. Мягко выражаясь, это немного протухшая рыба. Но это, так скажем, на любителя. Колымский чебак, на мой взгляд, для любителей пива идеальная рыба. Чебак осеннего лова жирный, а если еще и с икрой, да среднего посола, да в меру вяленый – лучше рыбы к пиву не придумаешь. С него легко снять кожу и, тогда он весь просвечивает, потому как пропитан собственным жиром. Потому и нравился не только  любителям пива. Так вот Мыкола любил их есть именно с “душком”, от которого меня иногда подташнивало. Как только мы набирали высоту для перелета в Усть-Неру из колымской Зырянки, и Мыкола передавал мне штурвал для управления самолетом, он начинал драть своих любимых чебаков. Где он их только в Зырянке находил?! В пилотской кабине вонь - хоть из самолета выпрыгивай. Мыкола, наверняка, урчит, только из-за гула двигателя я его не слышу. Я прошу его приоткрыть с его стороны форточку – тогда воздух начинает выходить из кабины в его сторону, и запаха в кабине нет. Жир из чебака течет ему на руки. Время от времени он их с неописуемым блаженством  облизывает. Идеальный натурщик для кисти художника с названием картины “Портрет гурмана”.

(Продолжение следует).